Рембрандт. Офорты.
Музыка Валентина Дубовского,
стихи Иосифа Бродского

Да, я настолько дерзок, что устремился
познать себя… Не больше и не меньше,
как самого себя.
Для достиженья этой
недостижимой цели я сначала
вооружился зеркалом, но после,
сообразив, что главная задача
не столько в том, чтоб видеть, сколько в том,
чтоб рассказать о виденном голландцам,
я взялся за офортную иглу
и принялся рассказывать.
О чём же
я вам поведал? Что я увидал?

Я обнаружил в зеркале лицо, которое
само в известном смысле
есть зеркало.
Любое выраженье
лица – лишь отражение того,
что происходит с человеком в жизни.
А происходит разное:
сомненья,
растерянность, надежды, гневный смех –
как странно видеть, что одни и те же
черты способны выразить весьма
различные по сути ощущенья.
Ещё страннее, что в конце концов
на смену гневу, горечи, надеждам
и удивлению приходит маска
спокойствия – такое ощущенье,
как будто зеркало от всех своих
обязанностей хочет отказаться
и стать простым стеклом, и пропускать
и свет и мрак без всяческих препятствий.

Таким я увидал моё лицо.
И заключил, что человек способен
переносить любой удар судьбы,  
что горе или радость в равной мере
ему к лицу: как пышные одежды
царя. И как лохмотья нищеты.
Я всё примерил и нашёл, что всё,
что я примерил, оказалось впору.

И вот тогда я посмотрел вокруг.
Рассматривать других имеешь право
лишь хорошенько рассмотрев себя.
И чередою предо мной пошли
аптекари, солдаты, крысоловы,
ростовщики, писатели, купцы –
Голландия смотрела на меня
как в зеркало. И зеркало сумело
правдиво – и на многие века –
запечатлеть Голландию и то, что
одна и та же вещь объединяет
все эти – старые и молодые – лица;
и имя этой общей вещи – свет.

Не лица разнятся, но свет различен:
одни, подобно лампам, изнутри
освещены. Другие же – подобны
всему тому, что освещают лампы.
И в этом – суть различия.
Но тот,
кто создал этот свет, одновременно
(и не без оснований) создал тень.  
А тень не просто состоянье света,
но нечто равнозначное и даже
порой превосходящее его.

Любое выражение лица –
растерянность, надежда, глупость, ярость
и даже упомянутая маска
спокойствия – не есть заслуга жизни
иль самых мускулов лица, но лишь
заслуга освещенья.
Только эти
две вещи – тень и свет – нас превращают
в людей.

Неправда?
Что ж, поставьте опыт:
задуйте свечи, опустите шторы.
Чего во мраке стоят ваши лица?
 
Но люди думают иначе. Люди
считают, что они о чём­то спорят,
поступки совершают, любят, лгут,
пророчествуют даже.
Между тем,
они всего лишь пользуются светом
и часто злоупотребляют им,
как всякой вещью, что досталась даром.
Одни порою застят свет другим.
Другие заслоняются от света.
А третьи норовят затмить весь мир
своей персоной – всякое бывает.
А для иных он сам внезапно гаснет.

И вот когда он гаснет для того,
кого мы любим, а для нас не гаснет,
когда ты можешь видеть только лишь
тех, на кого ты и смотреть не хочешь
(и в том числе, на самого себя),

тогда ты обращаешь взор к тому,
что прежде было только задним планом
твоих портретов и картин –
к земле…

Трагедия окончена. Актёр
уходит прочь. Но сцена – остаётся
и начинает жить своею жизнью.

Что ж, в виде благодарности судьбе
изобрази со всею страстью сцену.

Ты произнёс свой монолог. Она
переживёт твои слова, твой голос
и гром аплодисментов, и молчанье,
столь сильно осязаемое после
аплодисментов. А потом – тебя,
всё это пережившего.

Ну, что ж,
ты это знал и раньше. Это – тоже
дорожка в темноту.
Но так ли надо
страшиться мрака? Потому что мрак
всего лишь форма сохраненья света
от лишних трат, всего лишь форма сна,
подобье передышки.
А художник –
художник должен видеть и во мраке.

Что ж, я и вижу. Часть лица.
Клочок какой­то ткани. Краешек телеги.
Затылок чей­то. Дерево. Кувшин.
Всё это как бы сновиденья света,
уснувшего на время крепким сном.

Но рано или поздно он проснётся.