Переход через Чермное море
Музыка Валентина Дубовского,
Слова Дмитрия Кедрина

Над лачугами Вильны вздымаются в небо дымы,
на постели больной задыхается в утреннем кашле.
А из пригорода в направленье губернской тюрьмы,
не спеша, проезжает телега с «берёзовой кашей».

В коридоре тюрьмы генерал на скамейку присел
и обвёл демонстрантов глазами, как день, голубыми:
«Полицмейстер Снитко! Сколько этих людей?» «Двадцать семь».
Надзиратели вносят обитую кожей «кобылу».

В коридоре стоит прокурор и другие чины,
даже доктор Михайлов для формы стоит в коридоре.
Доктор тонко острит: «Ну, герои, снимайте штаны!
Понемногу начнём переход через Чермное море».

Ах, остряк, самоучка! Он выцвел, обрюзг и зачах,
нехороший недуг разъедает его год от года.
Словно отруби перхать лежит у него на плечах,
от веснущатых пальцев разит застарелым иодом.

Розги мокнут в бочонке, жандармы стоят у дверей.
Демонстрантов раздели. Бледны и суровы их лица.
«Я хочу помолиться! – бормочет столетний еврей.
Господин прокурор! Я сначала хочу помолиться».

Губернатор сердит (он всегда раздражён по утрам).
«Брось! – хохочет Михайлов, – не вовремя вспомнил о боге».
«Бейте медленнее! – говорит генерал. –
Тут, почтенный, молиться не место. Молись в синагоге!»

На «кобылу», рыдая ложится худой мальчуган.
Он слабее котёнка! Зачем ему руки связали?
Для чего окрутили ремнём по рукам, по ногам
это жалкое тельце? Ведь он захлебнётся слезами,

Задохнётся от страха! В костлявом его существе
все пятнадцать смертельных болячек нашёл бы анатом…
Розги мерно свистят: Двадцать три, двадцать шесть, тридцать две…
«Бейте медленнее! – говорит губернатор.

Тут не только евреи. Верхом на «кобыле» лежит,
тощим задом участвуя в этой печальной забаве,
с голодухи зелёный, обглоданный оспой мужик.
Вслед за каждою розгой, пощёлкивающий зубами.

И Михайлов острит: «Ну, мужик­борода, видел Рим?»
Поднимая свой гашник, портки застегнув аккуратно,
«борода» отвечает: «Покорнейше благодарим! –
и припадочно щёлкает челюстью: – Очень приятно!»

А в окрестностях Вильны, в дворянских фольварках, в глуши
вспыхнул красный петух во второй половине апреля,
по ночам белозубые траурные ингуши
объезжали фольварки, но всё же фольварки горели.