Гирш фотографируется
Музыка Валентина Дубовского,
Слова Дмитрия Кедрина

На решётке окна в паутинке запел паучок.
Паутинки дрожат и бессильная муха пищит в них.
Заглянув предварительно в круглый стеклянный волчок,
нерешительно в камеру входит казённый защитник.

Чешуя от селёдки блестит у него в бороде.
Патетической речью и витиеватой, и пышной
он сумел бы, понятно, сердца потрясти на суде.
Только как бы за это по службе чего бы не вышло.

Он не хочет лишиться казённой квартиры и дров,
преферанса с друзьями и кресла в вольтеровском стиле.
«Господин подзащитный! – внушает защитник Петров, –
притворитесь ребёнком, скажите, что вы пошутили».

Гирш печально свистит: «Этот фокус не стоит гроша!
Он покроен неладно, как фалды у вашего фрака».
«Что за шутки с огнём!..» Раздражённо плечами пожав,
покидает его раздражённый губернский Плевако.

Гирш прилёг, но опять громыхает тюремный запор
и, одетый в зелёный, шнурами украшенный ментик,
входит в камеру с папкой, со звоном малиновых шпор,
поправляя пробор, обходительный ротмистр Терентьев.

По­гвардейски грассируя, он говорит: «Очень рад!
Можно сесть? Я надеюсь мы будем вполне откровенны.
Я в душе либерал! Я почти социал­демократ!
Но на почве легальности. Счастье придёт постепенно.

Этак – лет через триста! Свобода мерцает вдали!
Леккерт! Вам посчастливилось. Ведь генерал только ранен.
Ах, мальчишка! Какие мерзавцы вас так подвели?
Впрочем, всё поправимо – раскаянием и стараньем!

Леккерт! Мы постараемся вашу судьбу изменить.
Не качайте, чудак, головою: для нас всё возможно!
Леккерт, дайте нам нить! Только нить! Понимаете? Нить!..»
«Вы пришли не по адресу. Я не портной, а сапожник!»

«Неуместная шутка. Вам надо сознаться. Не то
мы на всё это дело посмотрим другими глазами.
Леккерт! Кто вам помог проследить генерала?» «Никто».
«Леккерт! Где вы достали оружье?» «Купил на базаре.

Для чего вам, жандарм, заниматься напрасным трудом?
Я не дам показаний. Оставьте своё лицемерье!»
«Ну, тогда вы предстанете перед военным судом», –
говорит офицер. Он выходит и хлопает дверью.

С невесёлой улыбкой белёсое солнце из туч
оглядело тюремное зданье, сырое, как погреб.
Снова в цепких руках надзирателя щёлкает ключ
и с треножником в камеру входит румяный фотограф.

Бедный Гирш! Ты не знал, что тюремный обычай таков.
Сколько лет ты шатался под этим безрадостным небом?
Сколько хлеба ты съел? Сколько сшил и сносил башмаков
И за всю свою жизнь никогда в фотографии не был.

Даже перед женитьбой. (Ты помнишь? Цвели тополя,
вы ходили по ярмарке, площадь кишела народом!).
Чтобы сняться с невестой, – тебе не хватало рубля,
и сейчас вашей карточки нет над семейным комодом.

А теперь тебе вежливо сделать улыбку велят,
а теперь от тебя, уходящего в смертную яму,
нам останется серый, как твой арестантский халат,
этот плохонький снимок без ретуши – в профиль и прямо.

И фотограф уходит, пригладив остатки волос…
Леккерт! Жизнь миновала и детские звёзды налгали!
Сколько снов тебе снилось? И вот ничего не сбылось,
лишь в бездомную юность солдаты пинали ногами.

Эта крепкая юность стояла на трудных постах,
эта нищая юность работала полуживая,
эта горькая юность томилась в угрюмых «Крестах»,
всю себя беззаветно за близких своих отдавая.

Ты напрасно стрелял: генералы растут, как грибы,
до отвала набитые снедью, налитые водкой.
Бедный Гирш! Ты не понял стратегии трудной борьбы:
это много сложней, чем стучать молотком по колодке! –

Но жалеть уже поздно: уже прогремел твой протест,
пусты оба патрона в твоём револьвере. И скоро –
за неграмотностью – неуклюжий расплывшийся крест
нацарапает Леккерт под смертным своим приговором.

За тюремной стеною гитарные струны бренчат,
за тюремной стеною целуется с девушкой кто­то…
Леккет скинул халат, Леккерт поднял кусок кирпича
и чертит на тюремной стене силуэт эшафота.