Во рву на военном поле
Музыка Валентина Дубовского,
Слова Дмитрия Кедрина

Ночь. Глубокая ночь. Вознесли привиденья домов
над собою лампады фонариков подслеповатых.
Равнодушное «Слушай!» плывёт над губернской тюрьмой,
и туман по Вилейке ползёт, как больничная вата.

Ночь, тревожная ночь. Фонари не горят – и горят,
только дождик знобящий дворнягу бездомную колет.
Только взад и вперёд проезжает жандармский наряд
от губернской тюрьмы до пустого Военного Поля.

Лишь стучится полиция в двери рабочих берлог,
и хозяйки ворчат: «Кто там ломится, глядя на ночь­то?»
Сыщик, в тесную щёлку просунув солдатский сапог,
отвечает: «Откройте, мамаша! Вам срочная почта».

Ночь. Последняя ночь. Невпопад отбивая часы,
только заспанный сторож в простуженный колокол звонит.
В эту мёртвую полночь, под дождиком этим косым,
тут, на Лагерной улице, что тебе надобно, Соня?

Отчего ты не спишь? Отчего ты домой не идёшь?
Слушай, бедная девочка: пусть остановится месяц,
человеку в карете, проезда которой ты ждёшь,
не поможет и это: его отвезут и повесят.

Отвезут и повесят!.. Ни близкий, ни друг, ни жена
его больше в рабочем предместии Вильны не встретят…
Kaвaлеpиeй с шашками наголо окружена,
как виденье, проносится чёрная эта карета!

Ты метнулась вперёд, под копыта казачьих коней,
и меж двух обнажённых, зеркально блистающих лезвий
пред тобою мелькнули в косом дребезжащем окне
Гирш Леккерт и рядом… отец, твой, Захария Немзер.

«Папа, папа! Куда?..» Налетает усатый казак,
и девичья щека обжигается плетью казачьей.
Ослепительно вспыхнули жёлтые звёзды в глазах,
и в ночной незнакомый подъезд ты бросаешься, плача,

Ты бросаешься, плача… Карету проносит, и вот –
завернула карета и стала. Приехали, что ли?
Ров совсем небольшой. И совсем небольшой эшафот.
И совсем небольшую поляну – Военное Поле –

с трёх сторон обступил батальона пехоты квадрат.
Он построен спиной к эшафоту и дождь в него лупит…
Значит, вот и повесили… Вот мы и дожили, брат!
Вот и точка, бедняга… Вот всё и окончено, Леккерт!..

Нет! Не всё ещё кончено: «Леккерт! Вам хочется в рай?
Грозный бог Исаака, карающий грешных Егова
вам откроет его… В книгах сказано: «Не умирай,
не излив своё сердце друзьям…» «Поищите другого!

Поищите другого. Средь маклеров виленских бирж
я друзей не искал и не видел в них единоверцев!..
Малка! Ты сейчас спишь? Я почти уже умер…» И Гирш
слабым краешком вздоха достал до упавшего сердца.

Тощий доктор Михайлов. Чубатый уральский казак.
Прокурор с приговором в руке на подножке кареты.
И томительный ветер, – как детские губы в слезах,
нежный, солоноватый, волнующий ветер рассвета.

Ах, какая тоска! Ах, какая чумная тоска!
«Господин полицмейстер. Я очень прошу поскорее…
Подойдите, раввин. Завещаю вам три волоска,
что, согласно писанью, растут на лице у еврея…»

Вот и солнце взошло, по полям, по дворцам, по гробам
огневые, косые, шипящие стрелы рассыпав.
Барабан!.. И ещё барабан!.. И опять барабан!..
И на Гирша накинул петлю уголовный Филиппов.