У самого моря I
Музыка Валентина Дубовского,
Слова Анны Ахматовой

Бухты изрезали низкий берег,
все паруса убежали в море,
а я сушила солёную косу
за версту от земли на плоском камне.
Ко мне приплывала зелёная рыба,
ко мне прилетала белая чайка,
а я была дерзкой, злой и весёлой
и вовсе не знала, что это – счастье.
В песок зарывала жёлтое платье,
чтоб ветер не сдул, не унёс бродяга,
и уплывала далёко в море,
на тёмных, тёплых волнах лежала.
Когда возвращалась, маяк с востока
уже сиял переменным светом,
и мне монах у ворот Херсонеса
говорил: «Что ты бродишь ночью?»

Знали соседи – я чую воду,
и если рыли новый колодец,
звали меня, чтоб нашла я место
и люди напрасно не трудились.
Я собирала французские пули,
как собирают грибы и чернику,
и приносила домой в подоле
осколки ржавые бомб тяжёлых.
И говорила сестре сердито:
«Когда я стану царицей,
выстрою шесть броненосцев
и шесть канонерских лодок,
чтобы бухты мои охраняли
до самого Фиолента»…
А вечером перед кроватью
молилась тёмной иконке,
чтоб град не побил черешен,
чтоб крупная рыба ловилась
и чтобы хитрый бродяга
не заметил жёлтого платья.

Я с рыбаками дружбу водила.
Под опрокинутой лодкой часто
во время ливня с ними сидела,
про море слушала, запоминала,
каждому слову тайно веря.
И очень ко мне рыбаки привыкли.
Если меня на пристани нету,
старший за мною слал девчонку,
и та кричала: «Наши вернулись!
Нынче мы камбалу жарить будем».

Сероглаз был высокий мальчик,
на полгода меня моложе.
Он принёс мне белые розы,
мускатные белые розы,
и спросил меня кротко: «Можно
с тобой посидеть на камнях?»
Я смеялась: «На что мне розы?
Только колются больно!» – «Что же,
он ответил, – тогда мне делать,
если так я в тебя влюбился».
И мне стало обидно: «Глупый! –
Я спросила, – что ты – царевич?»
Это был сероглазый мальчик,
на полгода меня моложе.
«Я хочу на тебе жениться, –   
он сказал, – скоро стану взрослым
и поеду с тобой на север…»
Заплакал высокий мальчик,
оттого что я не хотела
ни роз, ни ехать на север.
Плохо я его утешала:
«Подумай, я буду царицей,
на что мне такого мужа?»
«Ну, тогда я стану монахом, –
он сказал, – у вас в Херсонесе».
«Нет, не надо лучше: монахи
только делают, что умирают.
Как придёшь – одного хоронят,
а другие, знаешь, не плачут».
Ушёл не простившись мальчик,
унёс мускатные розы,
и я его отпустила,
не сказала: «Побудь со мною».
А тайная боль разлуки
застонала белою чайкой
над серой полынной степью,
над пустынной, мёртвой Корсунью.