Свирель
Музыка Валентина Дубовского,
слова Александры Анисимовой

Это было давно, сколь столетий назад,
я того вам сказать не могу.
Старый терем стоял там, где сосны шумят,
на высоком крутом берегу.
Именитый боярин в том тереме жил,
был он славен, почётен, богат,
никого не любил, никого не щадил,
грозен был у боярина взгляд.
Много слуг он имел, и на них он глядел,
как холодная зимняя ночь.
Тот боярин был вдов и уж много годов
знать не знал, как живёт его дочь.
Из холопов один грозный взгляд выносил:
был тот парень и ловок и смел.
Он в боярских лугах скакуна обротав,
обгонять буйный ветер умел.
На вечерней заре, когда яблонный цвет
осыпался и падал как снег,
увидал молодец на высокой траве
чуть приметный за теремом след.
По зелёным лугам он пошёл по следам
и пришёл он на берег крутой.
Видит: там у реки, где шумят тростники,
плачет девушка с русой косой.
В прибережных кустах и в сухих тростниках
парень долго чего­то искал.
Он тростинку нашёл, дудку сделал ножом
и на дудке он песню сыграл.

Слышит девушка в ней: «Не грусти, слёз не лей,
я с тобой, дорогая моя!»
Осыпался в саду белорозовый цвет,
да под кручей плескалась струя.

Много раз с той поры над рекой у горы
ждал боярскую дочку холоп.
Не сверкала слеза в её синих глазах,
полюбились ей песни без слов.
И боярская дочь в одну летнюю ночь
поклялась парня век не забыть.
Клятвы были навек, но лихой человек
в ту же ночь их сумел разлучить:
старый раб всё узнал и отцу рассказал,
и боярин стал тучи грозней,
он кричал, он стучал, бить плетьми приказал,
бить плетьми и прогнать прочь с очей.
Только парень не ждал, он за речку сбежал,
не отведав боярских плетей,
и на том берегу громко песню сыграл
на чудесной свирели своей.

Вот закат отпылал, и белёсый туман
скрыл тот берег, тот терем, тот сад.
Парень тяжко вздохнул, головою тряхнул
и пошёл, куда очи глядят.
Шёл он лесом густым, шёл он полем пустым,
долго шёл и дошёл наконец
до высоких хором. Под узорным крыльцом
сел на камень усталый беглец
и на дудке сыграл. Так он песню слагал,
что наслушаться все не могли.
У хоромных ворот дивовался народ:
«Верно, он не из нашей земли!»

Вышел сам старый князь и слуге дал приказ:
«Пусть свирельщик поёт для меня!
Накормить, напоить, честь по честь нарядить,
поднести ему чару вина!»
А у князя был пир, при гостях князь спросил:
«Чей ты родом, нам имя открой?»
Князю он отвечал: «Отца­мать я не знал,
не за имя любим был одной».
«Так останься, Любим, ты под кровом моим
и весёлые песни нам пой,
а за песни твои мы тебя наградим
и конём, и вином, и парчой».
Часто князь звал гостей, и свирелью своей
чаровал их весёлый Любим.
Гости звали к себе и везли на коне
на пиры то к одним, то к другим.
Где Любим ни бывал, много стран он узнал,
исходил много дальних путей.
Но… прошло много лет, и свирельщик стал сед,
а свирель всё звучала сильней.

Средь зелёных лугов и дремучих лесов
молодой и могучий жил князь.
О певце он узнал и к нему прискакал
тёмной ночью, от всех потаясь.
Князь ему говорил: «Слушай слово, Любим,
ты бессилен, ты нищий, ты стар.
Ты свирель мне вручи, а с меня получи
то, что ты бы иметь пожелал.
Мне с свирелью твоей   будет жить веселей,  
на свирели играть буду сам».
Но ответил старик: «Ты богат, ты велик,
но свирель я тебе не продам!»
Князь просил, князь грозил, много денег сулил,
не сдавался упрямый старик:
«Что в свирели моей? Знай, князь, сила не в ней,
ведь свирель – это только тростник!
Не свирель так поёт, а любовь, что живёт
много лет в моей вольной груди».
Он от князя шёл прочь, а кругом была ночь,
и шумел тёмный лес впереди.

Вот свирельщик седой в край явился родной,
где под кручею волны бегут.
Не узнать этих мест, только шепчется лес
на высоком крутом берегу.
А где терем стоял, вырос дикий бурьян,
от села не осталось следов.
И заплакал старик, и запела свирель:
«Где ты, где моя радость Любовь?!»

Средь цветущих садов льётся песня без слов
как тогда в молодые года…
Вдруг он слышит, но что?… шорох милых шагов
или плещется в речке вода?
Наяву иль во сне, и на узкой тропе
чьё­то тёмное платье видать,
он свирель уронил, он навстречу спешил:
он в старушке не мог не узнать
ту, которую ждал, ту, которую звал:
«Это ты, дорогая Любовь?!»
И сказала она: «Нашей клятве верна,
я ждала тебя много годов,
здесь в избушке лесной, коротая век свой
вдалеке от житейских тревог.
Мне о славе твоей говорил шум ветвей,
ветер нёс вести с дальних дорог».

Тихо ветер шумит, он камыш шевелит,
на лугах клонит белый ковыль,
а усталый старик над рекою сидит,
и Любовь говорит ему быль:
«Из села все ушли от холопской судьбы.
Говорили, что ты их смутил.
Мой суровый отец, разорившись вконец,
у меня, у изгнанницы жил.
Никого не любил, сам себе был не мил,
до могилы он всем был чужой.
Схоронили его на высоком яру
под зелёной кудрявой сосной».
Под зелёной сосной в той избушке лесной
со старушкой остался старик,
и скучны с той поры у князей их пиры:
вольной песни не слышно на них.

Бор шумел, годы шли, так же воды текли
и всё так же плескались в яру.
И Любовь пожелала в последние дни:
«Пусть под песню твою я умру!»
В час, когда расцветал белорозовый сад,
пел старик свою песню любви,
он её не допел, захрипела свирель,
словно что оборвалось внутри.
И свирельщик седой ослабевшей рукой
всю свирель изломал на куски.
И над яром он встал и с тоскою сказал:
«Унесите их волны реки!»
И обломки летят в яр, где волны шумят,
но они не погибли в волнах,
стаей пташек взвились, над рекой пронеслись
и укрылись в прибрежных кустах.
А в кустах раздались трели, щёлканье, свист.
Песнь гремела сильней и звучней,
слушал звуки старик и улавливал в них
дивный голос свирели своей.

Это было давно, сколько лет – всё равно,
но с тех пор и поют соловьи.
Отзвучала свирель, и певца нет теперь,
но жива его песня любви.